Старейшая русская писательница Анастасия Цветаева прожила долгую жизнь — почти сто лет. Ее называли «последним лучом Серебряного века». Знаменитые, неоднократно переиздававшиеся «Воспоминания» Анастасии Цветаевой — уникальная мемуарная проза, занявшая особое место в русской литературе. Среди написанных ею произведений — роман «AMOR», рассказы о животных «Непостижимые», повесть «Моя Сибирь», сборник мемуарных зарисовок «Неисчерпаемое»…

До последнего дня она сохраняла ясный ум и прекрасную память. «Гением памяти» назвал ее их общий с сестрой Мариной, великой русской поэтессой, друг, поэт Павел Антокольский. У внучки Анастасии Ивановны Ольги Трухачевой, генерального директора компании «Монтана Кофе», тоже очень хорошая память. Она помнит себя, родителей и бабушку с очень раннего возраста. Тем ценнее ее воспоминания о незаурядной, удивительной женщине, 120-летие со дня рождения которой мы отмечали 27 сентября.

«Бабушка была у меня одна — «бабушка Асенька», — рассказывает Ольга Трухачева. — Но чаще мы с сестрой обращались к ней в мужском роде — Баб. Баб приехал, Баб сказал. Наверное, потому что она обладала очень сильным, волевым характером. «Я тяну ваши души за уши», — говорила нам бабушка. И в этом стремлении она бывала жесткой, властной, если не сказать деспотичной.

vn

— Как вас воспитывала Анастасия Ивановна?

— Развивая и воспитывая нас, бабушка стремилась по крупицам воссоздать атмосферу своего детства в доме Цветаевых в Трехпрудном переулке — атмосферу простоты и спартанства, в чем-то повторить стиль поведения своей мамы, нашей прабабушки, Марии Александровны Мейн, весьма суровой и требовательной к детям. То, что Мария Александровна давала своим девочкам, мы в том же возрасте получали от бабушки. В комнате Марии Александровны висела картина «Дуэль Пушкина». Бабушка разыскала подобную репродукцию и повесила у себя. Она часто покупала нам то, что в детстве любили они с Мариной — книги, альбомы, перочинные ножики. Когда лет в шесть я неожиданно стала говорить «бабенька», «папенька», «маменька», возмущению Баба не было предела, и она быстро вытравила из меня «все это мещанство».

За провинности бабушка не ставила меня в угол, а просто не разговаривала. Потом говорила со мной ночью, и мы просыпались примиренными. Она тогда считала, что волю подростка нужно ломать, хотя я не согласна с этим, но со мной, от природы упрямой и склонной к лени, наверное, так и нужно было обращаться. С возрастом я поняла, что выработанные деспотичностью бабушки качества очень помогли мне.

Любимой внучкой Баба была моя старшая сестра Рита — так сложилось. Мама привезла маленькую Риту в Сибирь, в глухую деревеньку Пихтовка, куда бабушку после двух арестов и лагерей сослали на вечное поселение. Бабушка знала, что ее сын Андрей Борисович Трухачев, мой папа, арестован вторично; что Марина Ивановна покончила с собой в Елабуге; что дочь Марины Аля, Ариадна Сергеевна Эфрон, тоже в сибирской ссылке; что сын Марины Мур — Георгий Сергеевич Эфрон, которому едва исполнилось девятнадцать, — погиб на фронте. В этих страшных обстоятельствах Рита была для бабушки как лучик света, как последняя надежда. Повесть «Моя Сибирь» началась с разговора бабушки с четырехлетней Ритой. Там же, в Пихтовке, Рита пошла в школу. Маму как жену репрессированного на работу никуда не брали. Ей приходилось валить лес, катать пимы. Мебель у них была сколочена из посылочных ящиков, которые друзья присылали с воли. Из этих же дощечек бабушка сделала «пасочницу» — форму для творожной пасхи, она жива до сих пор.

А я родилась в Казахстане, в городе Павлодаре, где папе разрешили жить после двух арестов. Ему тогда исполнилось сорок пять, а маме сорок. У моих подруг бабушки и дедушки были в возрасте моих родителей. Папа был очень талантливым человеком, прекрасным рассказчиком, рисовал, писал стихи. Он обладал энциклопедическими познаниями, цитировал целые книги наизусть. Папу я побаивалась, старалась быть независимой и держалась ближе к маме, которая вместе с Асей была центром нашей семьи. Я всю жизнь боялась, что с родителями что-нибудь случится. А представить себе, что когда-нибудь не станет бабушки, я просто не могла. Ведь бабушка была всегда!

В детстве меня мучила ревность к сестре, и мне все время хотелось показать, что я хорошая. Когда-то мама вышила для нас с Ритой крестильные рубашечки. Мне было обидно, что у Риты рубашка с талией, а у меня прямая, без талии. Рубашечка сохранилась по сей день, и когда я вижу ее среди вещей, всегда плачу.

Анастасия Ивановна с внучками Ритой и Олей Трухачевыми

Анастасия Ивановна с внучками Ритой и Олей Трухачевыми

До моих четырех лет бабушка жила с нами в Павлодаре. Она очень полюбила этот город, хотя родилась в самом центре Москвы. Там у нас росли огромные арбузы, дыни, кукуруза. Мама солила арбузы, делала всякие заготовки. После реабилитации в 1962 году бабушка получила комнату в коммунальной квартире. Ее первый московский адрес после всех лагерей и ссылок — улица Медведева, дом 26, квартира 9, 3 звонка. И первый номер ее телефона прекрасно помню — К-9-60-38. В бабушкином доме в Москве не было ни радио, ни телевизора, но бабушка все знала. Откуда — непонятно.

Из всех членов семьи одна я хорошо разбирала бабушкин трудный почерк. Письма бабушки из Москвы родителям в Павлодар — длинные, многостраничные,— и открытки, сплошь исписанные так, что не оставалось просвета между строками, могла читать только я. Папа говорил, получив письмо: «Вот подождем, пока Оля придет из школы, она прочтет». Письма Ася всегда писала под копирку, чтобы они остались в семейном архиве.

Имена нам с сестрой выбрала бабушка. Первые буквы, первые книжки, первые английские звуки — это бабушка. Она была прекрасной переводчицей. Немецкий и французский языки знала с детства, английский учила, начиная с 1927 года, и преподавала в Тимирязевской академии, увлекалась японским и испанским. С испанского с наслаждением начала переводить в лагере. Первые стихи бабушка написала на английском языке, и читавшие их англичане говорили, что это классика. Потом уже стала писать на русском. Все ее стихи было написаны в лагере. Свой поэтический сборник бабушка назвала «Мой единственный». Она говорила, что у поэта много сборников, а она не поэт, и у нее сборник всего один. Когда бабушка узнала о смерти Марины (два года это страшное известие от нее скрывали), рифма от нее ушла. А в восемьдесят лет Ася снова вернулась к стихам.

— Вы продолжали видеться после того, как Анастасия Ивановна переехала жить в Москву?

— Каждый год в мае она приезжала к нам в Павлодар, забирала на лето в Прибалтику и там заставляла заниматься музыкой и английским языком. Учебник английского я должна была пройти за лето дважды, от корки до корки, выполнить все упражнения. «Учи, Оля, учи! Язык и музыка помогут тебе выжить. Если от тебя уйдет муж, у тебя останутся знания, чтобы работать и быть независимой», — говорила она мне.

В школе я училась неплохо, по английскому и истории была отличницей. А вот музыкальные занятия частенько прогуливала, особенно во втором полугодии. Зайдя в школу, проскакивала мимо учительской и дома с невинным видом говорила маме, что учительницы почему-то не было в школе. Я знала, что скоро приедет Баб и никуда не денешься — придется играть по шесть часов в день. Когда у меня заболела правая рука, я столько же играла одной левой. На уроках в музыкальной школе бабушка сидела рядом со мной. А дома следила за моими занятиями, сверяясь с тетрадью, куда учительница записывала замечания. Лентяйка я была страшная. С помощью подружки я переводила все часы в доме, чтобы раньше закончить занятия. Но на руке у бабушки часы не переведешь! В первый день она не заметила моих проделок, а потом быстро разоблачила обман. У нас с сестрой богатая фантазия, так как приходилось все время что-то придумывать, чтобы уйти из-под бабушкиного гнета.

За две недели, оставшиеся до экзаменов, мы с ней выучивали всю программу. Ссорились, злились друг на друга, но в итоге получалось все прекрасно. Играли даже ночью. Папа вскакивал и бежал к нам из соседней комнаты: «С ума сошли! Что вы делаете?»

В начале и конце лета бабушка взвешивала меня, как рождественского гуся. Кормила меня и сестру геркулесовой кашей, которую считала основой здоровья человека. Нам все отдавала, а себе соскребала остатки со стенок кастрюли. Такая у нее была привычка: ничего не оставлять, не выбрасывать. Бабушка была убежденной вегетарианкой. «Все мои куры умерли естественной смертью», — говорила она.

Геркулесовую кашу я ела по три часа. Набирала в рот и потом выплевывала, куда придется, иногда прятала в рукав. Все время думала — как же бабушка это глотает? Однажды я честно съела геркулес сама и сказала об этом бабушке. Она тут же положила мне вторую миску и попросила показать, как я это сделала. Больше быстро и честно я геркулес не ела.

Cын Анастасии Ивановны Андрей Борисович Трухачев, дочь Марины Цветаевой Ариадна Сергеевна Эфрон и Оля Трухачева

Cын Анастасии Ивановны Андрей Борисович Трухачев, дочь Марины Цветаевой Ариадна Сергеевна Эфрон и Оля Трухачева

Диктат Анастасии Ивановны распространялся и на одежду?

Конечно! Вспоминая, как Ася нас одевала, мы с сестрой умираем со смеху. Юбка только длинная, так как, по мнению бабушки, самое неприличное место у женщины — это колени. Их нужно закрывать. Брюк она не признавала даже в качестве дачной одежды. Но мне в 16 лет, чтобы я не носила коротких юбок, все же сама купила брюки. Это вызвало взрыв возмущения у Риты — как это, ей нельзя было носить брюки, а Оле можно.

Летом мы обязательно должны были ходить в соломенных шляпах-панамках. Голову необходимо закрывать, считала бабушка, особенно от солнца и от дождей. Однажды я нарочно продырявила шляпку пальцем, в надежде, что теперь уж ее точно выбросят. Но не тут-то было. Бабушка аккуратно зашила шляпку и надела мне на голову, приговаривая: «Вот какая хорошая соломка, только через десять лет после Риты начала ломаться».

Из обуви мне покупали мужские парусиновые туфли и мальчуковые сандалии на ранте. Мне очень хотелось босоножки, но бабушка этого не одобряла, боясь, что в босоножках мне отдавят в транспорте пальцы. В обувном магазине я орала благим матом: «Не хочу с рантом!». «Не с рантом, а на ранте», — поправляла меня бабушка. «Нет, с рантом, с рантом!» — из вредности настаивала я, прекрасно понимая, как это ужасно звучит…

Если на улице мы встречали девушку в мини-юбке, бабушка обязательно громко произносила такую речь, переходя с английского на русский: «Смотри, Оля, наверное, у этой девушки муж мало зарабатывает. Ей не хватило ткани, и она сшила юбку из того, что было». «Баб, молчи, неудобно», — говорила я ей. «А что ты мне рот затыкаешь?» — возмущалась она. Когда я в двадцать лет сшила себе костюм с длинной юбкой на выпускной вечер в училище, бабушка позвала всех соседей посмотреть, как ее внучка добровольно надела длинную юбку.

— Современникам запомнился легкий летящий шаг Марины Цветаевой, ведь она любила ходить пешком, даже «Оду пешему ходу» написала, не жаловала транспорт, боялась машин…. А Анастасия Ивановна?

— Бабушка, как и Марина, тоже была хорошим пешеходом. Она ходила очень быстро, буквально летела вперед. Я иной раз еле за ней поспевала. С собой она носила палку, но никогда на нее не опиралась. В другой руке авоська с плащом и калошами на случай смены погоды.

Лифт бабушка Асенька ненавидела и никогда одна на нем не ездила. Поднималась пешком по лестнице и на девятый, и на одиннадцатый этаж! При этом на промежуточных площадках отдыхала, чтобы восстановить дыхание, и двигалась дальше. «Лестница — это жизнь», — говорила она. В метро на эскалаторе не стояла, ходила и вверх, и вниз. Однажды она сказала: «Сегодня, Оля, я повезу тебя в сказку». И мы поехали с ней на станцию «Новослободская», где я впервые увидела чудесные разноцветные витражи.

Она очень любила кататься на коньках. На катке они и познакомились в свое время с моим дедушкой Борисом Трухачевым. Каталась она на «норвежках», размер ноги у нее был 36­37. В восемьдесят лет бабушка на Патриарших прудах нарезала по семнадцать кругов. Маленькая, худенькая, в рейтузах и спортивной шапочке с мысиком, она была похожа на школьницу. Боялась, что мальчишки на катке забросают ее снежками. За ней действительно гонялись мальчишки, но, обогнав ее и увидев морщинистое лицо «Бабы-яги», в ужасе бросались врассыпную.

Бабушка всегда была в движении. Не позволяла себе лежать. В конце жизни, когда она уже очень плохо себя чувствовала, все равно старалась что-то делать, стирала свои носовые платочки. Считала, что ежедневно нужно давать себе нагрузки и для души, и для ума, и для тела.

ats

— Известно, что Анастасия Ивановна была глубоко верующим человеком. Как это проявлялось?

Ее религиозность была очень искренней, но не догматичной. Она вообще отличалась христианским взглядом на все происходящее в мире. Даже тараканов не разрешала уничтожать, поскольку они Божьи твари, но до тех пор, пока они не пошли к ней в комнату. Пока позволяли силы, каждое воскресенье Ася ходила в церковь, исповедовалась и причащалась, а потом, во время ее болезни, священник приезжал к ней домой.

Свою веру в Бога она стремилась передать и нам с сестрой. В каждую нашу вещь — в воротничок школьного платья, в физкультурную форму — бабушка зашивала крестик. Молитвы мы учили наизусть. Если бабушка наказывала меня за то, чего я не делала, я обращалась к Богу: «Скажи ей, что я не виновата, чтобы она меня не наказывала».

У бабушки был самодельный раскладной иконостас. На картонку она прикрепила разные иконки. Она всюду возила его с собой и молилась перед этими иконками. Сейчас он находится в музее в Тарусе.

«Молитва ребенка идет прямо к Богу», — говорила нам бабушка в детстве. Мы с сестрой этого не понимали, отмахивались. А в пятнадцать лет я отреклась от Бога. «Отстань от меня со своим Богом», — заявила я бабушке. — Я комсомолка, в Бога не верю и слышать больше ничего о нем не хочу». «А ты хорошо читала комсомольский устав? — спросила меня бабушка. — Что там сказано? Надо матери помогать, а не перед зеркалом вертеться! Мы бы все жили гораздо лучше, если бы молодежь действительно соблюдала устав. Это то же Евангелие».

Любимым святым бабушки был Серафим Саровский. Я до сих пор ношу в своей сумочке молитвы, написанные бабушкой, — великомученику Трифону, Ангелу-хранителю, целителю Пантелеймону. Листочки запечатаны в пленку для сохранности. Во время болезни она просила дать ей перо и бумагу и писала молитвы под мою диктовку. Сначала рука соскальзывала, строчки съезжали, а где-то с середины рука твердела, крепла, и вторая половина молитвы дописывалась четким твердым почерком. Я подкладывала под бумагу картонку, чтобы писать было удобней. Эта картонка с обрывками соскользнувших на поля фраз хранится в музее Марины Цветаевой в Борисоглебском переулке.

К Богу я вернулась в двадцать два года, когда ждала первого сына, названного Андреем в честь папы. Читала все молитвы, которые знала. Мама говорила мне: «Самое главное — не кричи. Вечно беременной не будешь, родишь». Папа очень ждал внука. Только и разговоров было, что родится Андреюшка. Когда это событие произошло, папа едва не выпрыгнул с балкона от радости. Он всем давал телеграммы. Бабушка прислала ответную телеграмму в роддом: «Ура сын Андрей Олиному заказу целую Баб, Прабаб».

«Молитва матери со дна морского достанет. Молись, Оля, за своих детей», — часто повторяла мне бабушка. Уметь быть благодарной Богу, благодарить за все, что происходит с тобой в жизни, — это тоже во мне от бабушки.

Главными праздниками нашей семьи всегда были Рождество и Пасха. Бабушка даже повесила в своей комнате портрет М. С. Горбачева, потому что он первый из советских политиков официально разрешил праздновать Пасху. Аромат восточных сладостей, маковые козинаки, крендельки и ромбики с корицей, нарядная елка с настоящими восковыми свечами — это все бабушка. Елочные игрушки папа с бабушкой делали сами: кораблики и велосипеды из бусинок, мальчик и девочка из ваты, посыпанной кристалликами нафталина…

анастасия-цветаева

— Ольга Андреевна, что для вас значит принадлежность к этой знаменитой фамилии, ощущение в себе «цветаевской крови»?

Это, с одной стороны, поддержка, а с другой — определенные обязательства. Что касается крови… Когда мне говорят: «В вас цветаевская кровь», я всегда поправляю: «Не кровь, а цветаевский ген». И этот ген может внезапно проявиться в моих детях и внуках. Иногда кажется, что живешь словно под увеличительным стеклом. А так, все происходит, как в обычных семьях — какие-то проблемы, ссоры, обиды, болезни.

Я часто думаю о бабушке и о Марине. У каждой своя судьба, свои горести и потери. То, как сложилась и чем закончилась жизнь Марины, для бабушки оставалось непреходящей болью. Однажды я крикнула в пылу отчаяния: «Как же все плохо! Хоть в петлю лезь!» Бабушка изменилась в лице, стукнула кулаком по столу, чего обычно не делала: «Не смей так говорить! У нас в семье это уже было!» Иногда я спрашиваю себя — а если бы я застала Марину Ивановну в живых? Как бы я ее называла — бабушкой Мариной? Были бы они на склоне лет дружны с бабушкой Асей, как в юности?

Когда бабушка куда-то направлялась из Москвы — в Тарусу, в Коктебель, в Эстонию, по пути на вокзал она непременно проезжала через Ваганьковское кладбище — поклониться могилам отца и матери. И я люблю ходить на кладбище, особенно когда плохо на душе. У родных могил я успокаиваюсь, вспоминаю своих близких людей, сверяю свою жизнь с прошлым. Хотя бабушки Асеньки давно уже нет, если мне тяжело, я всегда прошу: «Баб, помоги!» И она помогает.

Беседовала Елена Ерофеева-Литвинская

Теги:  

Присоединяйтесь к нам на канале Яндекс.Дзен.

При републикации материалов сайта «Матроны.ру» прямая активная ссылка на исходный текст материала обязательна.

Поскольку вы здесь…

… у нас есть небольшая просьба. Портал «Матроны» активно развивается, наша аудитория растет, но нам не хватает средств для работы редакции. Многие темы, которые нам хотелось бы поднять и которые интересны вам, нашим читателям, остаются неосвещенными из-за финансовых ограничений. В отличие от многих СМИ, мы сознательно не делаем платную подписку, потому что хотим, чтобы наши материалы были доступны всем желающим.

Но. Матроны — это ежедневные статьи, колонки и интервью, переводы лучших англоязычных статей о семье и воспитании, это редакторы, хостинг и серверы. Так что вы можете понять, почему мы просим вашей помощи.

Например, 50 рублей в месяц — это много или мало? Чашка кофе? Для семейного бюджета — немного. Для Матрон — много.

Если каждый, кто читает Матроны, поддержит нас 50 рублями в месяц, то сделает огромный вклад в возможность развития издания и появления новых актуальных и интересных материалов о жизни женщины в современном мире, семье, воспитании детей, творческой самореализации и духовных смыслах.

новые старые популярные
Ольга

Замечательная история! спасибо!

Ирина

СпасиБо!очень интересно. Гены, конечно, важны, но воспитание в строгости закладывает надежный фундамент. Это понимаешь и ценишь с годами. Но, это — большой труд. Легче детей баловать.

Похожие статьи