"... Гениальный художник и прелестный человек"

Марина и Анастасия Цветаевы и семья Богаевских

 

В мае 1911 года юная Марина Цветаева по приглашению Максимилиана Волошина впервые приехала в Коктебель. Всё ей казалось здесь необычным, завораживающим: шум прибоя, причудливые вершины Кара Дага, выжженные солнцем холмы и … гости дома Макса. Гостей действительно всегда было много. Сам Максимилиан Александрович был личностью неординарной, и его гости, друзья были под стать ему.

В ту пору гостил в Коктебеле друг Волошина, художник Константин Фёдорович Богаевский. Познакомились они ещё в далёком 1903 году, заочно были знакомы ещё раньше: Волошин знал о Богаевском со слов своего друга, преподавательницы Феодосийской гимназии Александры Михайловна Петровой, у родителей которой он, будучи гимназистом, жил на квартире.

1906 год можно смело назвать временем сближения двух талантливых людей - Волошина и Богаевского. Знакомство переросло в прочную дружбу, длившуюся до конца жизни. И объединяла их преданная любовь к своей земле - восточному Крыму, Киммерии.

Волошин писал: "…Богаевский был рожден таким же исключительным живописцем земли, как Айвазовский — моря".

Любовь к родной земле и стала источником вдохновения для каждого из них: и для Волошина, и для Богаевского:

Волошин Максимилиан Александрович "Другу" 1911

Мы, столь различные душою,
Единый пламень берегли,
И тесно связаны тоскою
Одних камней, одной земли,
Одни сверкали нам вдали
Созвездий пламенные диски,
И где бы ни скитались мы,
Но сердцу безысходно близки
Феодосийские холмы.

Обо всём этом Марина Цветаева, конечно же, узнает потом, а пока она с большим интересом погрузилась в творческую атмосферу коктебельской жизни. Среди её новых знакомых оказался и Константин Федорович.

Константин Фёдорович гостил у Макса. Приехал он, как отмечено В. П. Купченко в "Трудах и дням Максимилиана Волошина" 6-8 мая и пробыл до 16 июня. В это же время в Коктебеле был ещё один друг Богаевского, тоже художник, Константин Васильевич Кандауров, москвич. Он был женат на художнице Юлии Оболенской, часто работал в соавторстве с ней. Писал пейзажи, натюрморты, жанровые композиции; много работал в технике акварели. С Богаевским Кандаурова связывали долгие годы преданной дружбы.

В двадцатых числах мая 1911 года в Коктебель приехала и Анастасия Цветаева. Логично предположить, что и её знакомство с Богаевским состоялось там же, в Коктебеле:

"У Макса в то лето гостили два его друга: художник Константин Федорович Богаевский и Константин Васильевич Кандауров. Они спали на двух диванах по бокам Таи-Ах, и говорилось, что там "спят" Кости. Кандаурова я помню всегда смеющимся, яркие глаза, рыжеватую бороду — уже книзу. Богаевского запомнила сердечно и сразу — так он был обаятельно тих и застенчив, так много душевной прелести было в его скромной, к каждому внимательной манере себя держать, в его худом лице и темных, с тяжелыми веками, глазах, в его улыбке под спущенными, словно стеснявшимися своей пышности, усами. Он мало говорил, и всегда что-то доброе, умное, часто шутливое. Его картины были у Макса — озаренные лучами облака, огромные, архитектоника туч и света над деревьями, над руинами генуэзских башен — и, как у Макса, Киммерия, их общая любовь".

Так писала о Богаевском и Кандаурове Анастасия Цветаева.

А уже 28 июня Максимилин Волошин со своими гостями, в числе которых Марина и Ася Цветаевы, совершает поездку в Феодосию, где они посещают Картинную галерею Айвазовского и, по-видимому, Богаевских. Вероятно, тогда же Марина и Анастасия познакомились с Жозефиной Густавовной, женой Константина Фёдоровича.

Коктебель подарил сёстрам Цветаевым множество знакомств. Встреча с Серёжей Эфроном, состоявшаяся в доме у Максимилиана Волошина, стала для Марины судьбоносной: 27 января 1912 года в Москве, в Церкви Рождества Христова в Палашах, состоялось венчание Марины и Сергея Эфрона. А ещё – там, в Коктебеле, Феодосии, зародились тёплые, дружеские отношения сестёр Цветаевых с четой Богаевских.

После венчания в январе 1912 года Марина и Серёжа уехали в свадебное путешествие. Они побывали в Италии, во Франции, в Шварцвальде, жили в Париже.

В апреле 1912 года с острова Сицилия из города Катании Марина Цветаева отправила открытку в Феодосию, Константину Фёдоровичу и Жозефине Густавовне Богаевским:

Катания, 24/11-го апреля 1912 г.
Милые Жозефина Густавовна и Константин Фёдорович!
Из Палермо мы приехали в Катанию. Завтра едем в Сиракузы.
Ах, Константин Федорович, сколько картин Вас ждут в Сицилии! Мне кажется, это Ваша настоящая родина. (Не обижайтесь за Феодосию и Коктебель.) В Палермо мы много бродили по окрестностям — были в Montreale, где чудный, старинный бенедиктинский монастырь с двориком, напоминающим цветную корзинку, и мозаичными колоннадами. После Сиракуз едем в Рим, оттуда в Базель. Если захочется написать, то адр<ес> Schweiz, Basel, poste restante. Всего лучшего. Сережа шлет привет. МЭ.

Оригинал открытки в настоящее время хранится в архиве Феодосийской картинной галереи.

В конце апреля 1913 года Марина Цветаева с мужем Серёжей Эфроном и маленькой дочерью Ариадной, родившейся в сентябре 1912 года, снова приезжает в Коктебель. А с 13 мая того же года у Максимилиана Александровича вновь гостит и Константин Фёдорович. В этот приезд Марина дарит Богаевскому свой сборник стихов "Вечерний альбом" и оставляет на нём надпись:

"Константину Федоровичу Богаевскому – гениальному художнику и прелестному человеку".
Марина Эфрон, урожд. Цветаева. Коктебель, 21 мая 1913 г.

А на обороте шмуцтитула - автограф стихотворения М. Цветаевой "Сердце, пламени капризней…".

Сердце, пламени капризней,
В этих диких лепестках,
Я найду в своих стихах
Всё, чего не будет в жизни.

Жизнь подобна кораблю:
Чуть испанский замок — мимо!
Всё, что неосуществимо,
Я сама осуществлю.

Всем случайностям навстречу!
Путь — не всё ли мне равно?
Пусть ответа не дано, —
Я сама себе отвечу!

С детской песней на устах
Я иду — к какой отчизне?
— Всё, чего не будет в жизни
Я найду в своих стихах!

Судьба распорядилась так, что в этом же 1913 году в октябре Марина с семьёй и Анастасия с сынишкой Андрюшей Трухачёвым приедут в наш город и проживут здесь до июня 1914 года. В это время сёстры Цветаевы часто бывали на вечерах в домах известных феодосийцев, конечно же, они посещают и дом Богаевских.

Интересен тот факт, что сам дом сохранился до наших дней, но попал на закрытую территорию воинской части на улице Дзержинского, которая сейчас переименована в ул. Богаевского, а в начале прошлого века она носила называние – улица Дуранте. Строки из "Воспоминаний" Анастасии Цветаевой: "Входим к Богаевским. Уличка Дуранте темна. В двери в соседний дом — висячий фонарь, как близ Пушкина на Страстной площади. Как у венецианских подъездов…".

Один из многочисленных вечеров, проводимых в гостеприимном доме Богаевских подробно описан Анастасией Цветаевой в  "Воспомииниях". Глава так и называется "Вечер у Богаевских. Стихи Марины и Макса". Благодаря Анастасии Ивановне мы не просто попадаем в зал, где проходил вечер, мы попадаем в атмосферу того времени, узнаём некоторые сведения из истории древнего рода Дуранте, к которому принадлежала Жозефина Густавовна Богаевская:

"Высокая просторная мастерская. Огромные окна. По стенам… клубящиеся лиловые тучи, и, светлея и тая облаками, парит над вошедшим древнее киммерийское небо — над узкими полосками внизу простелившейся, смутной земли. По стенам, как упавшие книжные полки, ряды стоящих в скромной замкнутости этюдов — всех величин. Это заботливая рука жены художника учреждает порядок в бурном творчестве мужа, скромного, замкнутого.

Дом Богаевского — Дуранте. Итальянский размах высот и размеров, света — тени — кисти! И германская чистота и гармония земного воплощения. Две крови в хозяйке дома — итальянская и немецкая — сама улица, где стоит дом, носит название Дуранте. Рано оставшийся сиротой встретил в юности золотоволосую — тосканское золото! — Жозефину, и в глазах ее — синих — был цвет утренней Адриатики.

Детей у них нет, вдвоем идет жизнь. Но друзей у Богаевских — весь цвет Феодосии, Крыма и обеих столиц. И руками трудолюбивой хозяйки, бережливой, умелой, искусной — в скромном доме художника цветут гостеприимство и хлебосольство — два вечно благоуханных цветка".

Жена Константина Фёдоровича, Жозефина Густавовна Богаевская, действительно происходила из известного в Феодосии дворянско-купеческого рода Дуранте, который был основан выходцами из Генуи.

Сам Константин Фёдорович родился в Феодосии в 1872 году в семье мелкого служащего. Анастасия Ивановна была неточна, утверждая, что "Богаевский рано остался сиротой".

Дело было иначе: с 1881 года Костя воспитывался в семье феодосийского фабриканта Ивана Егоровича Шмитта и его жены Софьи Антоновны. Однажды он совершенно случайно попал в их дом (отец Богаевского снял флигель рядом с домом Шмиттов, ночью начался пожар, и ребёнка, ради безопасности, по указанию Шмитта перенесли к нему в дом. Утром хозяева дома обнаружили, что маленький гость с увлечением срисовывает картины, которых в доме было очень много, чем и поразил хозяев.

Родители Кости собрались переезжать в Ялту. Шмитты предложили оставить ребёнка  у себя, после долгих раздумий родители Константина Фёдоровича согласились, но Костя приезжал на каникулы в Ялту, общение с родителями не прекратилось).

Максимилиан Волошин в своей статье "Константин Богаевский" писал:

"В годы детства Богаевского Феодосия была похожа на приморский городок южной Италии. Развалины генуэзских башен напоминали об ее историческом позавчера. Море соединило ее со средиземным миром, а бездорожье южных степей отделяло от России. Она не успела еще прикрыть свою доисторическую древность приличным безвкусием русской провинции. Богаевский вырос в итальянско-немецкой семье генуэзского происхождения, связь которой со старой метрополией была еще так велика, что молодых людей еще посылали заканчивать образование в Геную".

Живописи Богаевский учился сначала в Феодосии у Фесслера, в мастерской Айвазовского. Затем поступил  в Петербургскую Академию художеств. Но путь Богаевского - художника оказался совсем не так прост, как может показаться. И снова строки из статьи Волошина:

"В годы гимназические его склонность к живописи сказывалась в том, что он срисовывал иллюстрации из старых номеров “Gartenlaube”13, а позже под благосклонным наблюдением Айвазовского копировал его картины. А так как Айвазовский одобрял его опыты…, то после окончания гимназии его отправили в Академию. Как и у Айвазовского, у него не было интереса к человеческой фигуре. Все складывалось так, чтобы убедить его самого в полной своей бездарности. Он был исключен из Академии за неспособность, взял бумаги и уже уехал на юг, когда Куинджи, составлявший в то время свой класс, увидав его летние этюды, включил его в число своих учеников. Таким образом, едва не отойдя совсем от живописи, Богаевский вновь вернулся в Петербург и начал работу вместе с той группой художников, из которой вышли Рерих, Рылов, Латри, Зарубин, Борисов и другие. Куинджи был именно тот учитель, в котором нуждался Богаевский".

С 1900 года Богаевский выставлялся в Петербурге, позже – в Венеции, Мюнхене, Париже и Москве. В 1904 году был призван на военную службу, служил в Крыму, в Керченской крепости, в 1906 году демобилизовался и женился на Жозефине Густавовне Дуранте. Жозефина, Финночка, как её называли близкие, была крестницей Софьи Антоновны Шмитт, она частенько бывала в доме Шмиттов, знала их воспитанника. Разные по социальному происхождению, эти два человека нежно любили друг друга всю жизнь.

В 1906 году Богаевский построил  мастерскую, в которой потом работал до конца жизни, вернее мастерская была перестроена из старого хлебного амбара. Константин Фёдорович сам принимал участие в его перестройке. В этой же мастерской частенько останавливался Максимилиан Александрович Волошин, приезжавший по делам в Феодосию. Мастерская иногда упоминается и в переписке Волошина и Богаевского.

Вот отрывок из письма-открытки Богаевского Максимилиану Александровичу в Коктебель от 06.12.1930 года, хранящегося в Доме-музее М. А. Волошина (Инв. № А 18.308):

"Дорогой Макс, рады будем видеть вас. Только должен тебя предупредить, что мастерская моя ещё не отапливалась и если я даже начну её топить, то всё же там достаточно тепло не будет, так что берите с собой одеяло…".  А в письме Волошину от 30.01.1931 года (Инв. № А 18.309) Константин Фёдорович объясняет другу, что занят срочной работой и не сможет сейчас его принять: "… Прости, дорогой, но вследствие всех этих обстоятельств мне приходится оставить мастерскую исключительно в своём распоряжении для работы…".

Дом Богаевских в Феодосии, как и Дом Волошина в Коктебеле, был центром притяжения местной интеллигенции, приезжих.  В 1908 году Константин Фёдорович путешествовал по Германии, в 1909 по Италии и Греции. В 1912 году выполнил самую известную свою работу — три панно для особняка Рябушинского в Москве. Но его безмерной и единственной любовью была земля Киммерии.

Максимилиан Волошин писал:

"Искусство Богаевского целиком вышло из земли, на которой он родился. Для того чтобы понять его творчество, надо узнать эту землю; его душа сложилась соответственно ее холмам и долинам, а мечта развивалась, восполняя ее ущербы и населяя ее несуществующей жизнью".

И друзья Богаевского, в том числе Марина и Анастасия, прекрасно понимали, что дар рисовать загадочную и прекрасную землю Киммерии дан не многим, что Богаевский – в числе избранных. Вот выдержка из "Воспоминаний" Анастасии Ивановны о посещении Сердоликовой бухты:

"В Сердоликовой бухте скалы, пещеры, нависшие над морем… стоят, вышедшие из синих хлябей, как Венера из пены волн. И только кисти Богаевского, Макса и Людвига Квятковского могут пытаться их воссоздать на полотнах. Они стоят, темные и золотистые от солнца, режущего их на глыбы теней и света, тяжелые, как вечность, о которую бьется время, равнодушные к грохоту волн Черного Киммерийского моря, к лодкам людей, которые к ним подплывают, с трудом, в обдающей их волне, спрыгивают на берег и карабкаются по огромным камням".

Это была его любовь, его земля, красота которой не стареет с годами…

А в 1910 году вышел сборник стихов Максимилиана Волошина, иллюстрированный рисунками Богаевского.  Максимилиан Волошин цикл своих стихов "Киммерийские сумерки" посвятил своему другу Константину Федоровичу Богаевскому. Посвящение не случайно: в восприятии Киммерии многое сближало Волошина и Богаевского.

Максимилиан Александрович считал, Киммерия "глубже всего была отражена и преображена в картинах К.Ф. Богаевского... Никто так не почувствовал древности этой оголтелой и стертой земли, никто так не понял ее сновидений и миражей. Искусство Богаевского — это ключ к пониманию пейзажа Киммерии и к сокровенной душе Крыма...".

Стихотворение Волошина "Полынь" из цикла "Киммерийские сумерки":

Костер мой догорал на берегу пустыни.
Шуршали шелесты струистого стекла.
И горькая душа тоскующей полыни
В истомной мгле качалась и текла.

В гранитах скал — надломленные крылья.
Под бременем холмов — изогнутый хребет.
Земли отверженной застывшие усилья.
Уста Праматери, которым слова нет!

Дитя ночей призывных и пытливых,
Я сам — твои глаза, раскрытые в ночи
К сиянью древних звезд, таких же сиротливых,
Простерших в темноту зовущие лучи.

Я сам — уста твои, безгласные как камень!
Я тоже изнемог в оковах немоты.
Я — свет потухших солнц, я — слов застывший пламень,
Незрячий и немой, бескрылый, как и ты.

О мать-невольница! На грудь твоей пустыни
Склоняюсь я в полночной тишине...
И горький дым костра, и горький дух полыни,
И горечь волн — останутся во мне.

А мы, благодаря "Воспоминаниям" Анастасии Ивановны, снова возвращаемся в дом Богаевских и  останавливаем взгляд на хозяевах дома:

"Богаевский ходит меж гостей, невысокий, тонкий, в сером костюме; легкая седина тронула его волосы и пышные усы, длиннее, чем носят. Узкое лицо со впадинами у щек, длинный, неправильный нос и большие карие печальные глаза под тяжелыми веками, под густыми бровями. Он весь — скромность и благожелательность. Говорит очень мало и всегда остроумное, неожиданное. И его шутки очищены от тех привычных ироний и сарказма, какими блещет век.

Жозефина Густавовна, как бывает в Богом данных союзах, — противоположность мужу: стройный стан, правильные черты, синева сияющих глаз и — тосканская? Или глуби германских лесов — сказочная золотоволосость. Молодость — позади. Но идет тихая победоносная зрелость. Еще далеко до заката, и жизнь — как полная чаша, поднесенная к благодарным устам".

Богаевский писал в письме художнику А. А. Рылову:

"У меня есть верный друг и товарищ в жизни – моя жена, и с нею всё как-то скорее идёт и работаешь за двоих. Вокруг меня спасительная тишина, нет легкомысленной ненужной суеты жизни (что я замечаю кое у кого из моих друзей). И время так хорошо заполнено, жизнь от того так полна и не напрасна".

Говоря о вечере у Богаевских, описанном Анастасией Ивановной Цветаевой в своих "Воспоминаниях", невольно отмечаешь, что даже детали прочно закрепились в её памяти:

"Я запомнила убранство стола, изысканное и простое, мне чудится флорентийский фаянс, мне видятся темные тяжёлые, изумительной расцветки и узора цветочные вазы, блещет в память хрусталь дружественных бокалов".

Вечер продолжается, звучит музыка, читает свои стихотворения Макс Волошин, а потом наступает очередь Марины и Анастасии Цветаевых:

"Мы читаем любимые слушателями стихи Марины, которые также тогда не были напечатаны: В огромном липовом саду — Невинном и старинном — Я с мандолиною иду, В наряде очень длинном…", - вспоминает Анастасия Ивановна:

В огромном липовом саду,
— Невинном и старинном —
Я с мандолиною иду,
В наряде очень длинном,

Вдыхая тёплый запах нив
И зреющей малины,
Едва придерживая гриф
Старинной мандолины,

Пробором кудри разделив…
— Тугого шёлка шорох,
Глубоко-вырезанный лиф
И юбка в пышных сборах. —

Мой шаг изнежен и устал,
И стан, как гибкий стержень,
Склоняется на пьедестал,
Где кто-то ниц повержен…

В гостеприимном доме Богаевских Марина и Анастасии в этот приезд в Феодосию бывали не раз.

В июле 1914 года, началась Первая мировая война… Богаевский снова призван  армию.  Анастасия Цветаева в письме М.А.Волошину из Коктебеля от 14 (27) августа 1914 года (он в это время находится в Швецарии, в Дорнахе) пишет о том, что "…мы тут с Пра (мамой М. А.) о тебе беспокоимся". И сообщает, что в армию взяли Богаевского. А в письме самой Елены Оттобальдовна к сыну от 22 октября (4 ноября) того же года указано, что Богаевский находится в полку в Бельбеке (недалеко от Севастополя). Служба под Севастополем позволяла Богаевскому иногда приезжать в Феодосию.

Елена Оттобальдовна Кириенко-Волошина в письме к Максу от 27 июня 1915 года описывала приезд к ней Богаевского с женой и Александрой Михайловной Петровой из Феодосии. Этот визит был связан с предстоящей его отправкой в действующую армию:

"Он приезжал проститься: на днях уезжает на передов<ые> позиции в Проскуров и ему захотелось увидеть перед войной меня, Алехина, Коктебель, посидеть на берегу, покопаться в камешках. Алекс<андра> Мих<айловна> (Петрова) рассказала мне, что нельзя было уговорить и склонить его на позволение начать хлопоты для избежания этой участи".

Из письма понятно, что Константин Фёдорович даже мысли не допускал о том, что можно каким-то образом отказаться от службы Родине в такое тяжёлое время…

В ответном письме матери от 16 августа 1915 года из Биаррица Максимилиан Александрович, прекрасно знавший своего друга, писал:

"Я знаю, что он (Богаевский) не может иначе... Но в том, чтобы он был там, есть глубокая, нестерпимая неправота. Никто не имеет права сказать про себя сам: жизнь моя слишком драгоценна, чтобы я рисковал ею. Но народ, но руководители не должны допускать гибели таких людей...".

К счастью для нас, Богаевскому так и не удалось попасть в действующую армию, он получил назначение в тыл, опять же в Севастополь, о чём и сообщил своему другу Максу Волошину в письме от 23 сентября 1915 года:

"Мой милый и дорогой Макс! Как видишь, я не в действующей армии, а в тылу ее, и живу у берега моря в глухом и пустынном углу Крыма … Милый Макс, спасибо тебе за твое бесконечно дружеское отношение ко мне. В эти дни всечеловеческой вражды такое счастье иметь настоящего друга. Боже мой, как нас всех война разбросала в разные стороны, и где и как мы встретимся?... Бог даст, придет день, и мы опять наставим парус одной ладьи у наших Киммерийских берегов".

В эти страшные годы обстоятельства сложились так, что Константин Фёдорович принимал участие в судьбе мужа Марины Цветаевой Сергея Эфрона. Вот выдержки из двух писем Марины Цветаевой Максимилиану Волошину. Во втором  письме – приписка рукой Серёжи Эфрона:

Москва, 7-го августа 1917 г.
Дорогой Макс,
У меня к тебе огромная просьба: устрой Сережу в артиллерию, на юг. (Через генерала Маркса? ) Лучше всего в крепостную артиллерию, если это невозможно — в тяжелую. (Сначала говори о крепостной. Лучше всего бы — в Севастополь.)
Сейчас Сережа в Москве, в 56 пехотном запасном полку…
Только, Макс, умоляю тебя — не откладывай.
Пишу с согласия Сережи.
Жду ответа.
Целую тебя и Пра.
МЭ.

И следующее письмо:

Москва, 9-го августа 1917 г., среда.
Милый Макс,
Оказывается — надо сделать поправку. Сережа говорит, что в крепостной артиллерии слишком безопасно, что он хочет в тяжелую.
Сереже очень хочется в Феодосию, он говорит, что там есть тяжелая артиллерия.
Милый Макс, если можно — не откладывай, я в постоянном страхе за Сережину судьбу. — И во всяком случае тяжелая артиллерия где бы то ни было лучше пехоты….
Целую тебя и Пра.

<Рукой С. Эфрона>
Милый Макс, ужасно хочу, если не в Коктебель, то хоть в окрестности Феодосии. Прошу об артиллерии (легкая ли, тяжелая ли — безразлично), потому что пехота не по моим силам. Уже сейчас-сравнительно в хороших условиях — от одного обучения солдат — устаю до тошноты и головокружения. По моим сведениям — в окрестностях Феодосии артиллерия должна быть. А если в окрестностях Феодосии нельзя, то куда-нибудь в Крым — ближе к Муратову или Богаевскому…
Буду ждать твоего ответа, чтобы в случае неудачи предпринять что-либо иное. Но все иное менее желательно — хочу в Феодосию!
Целую тебя и Пра. Пра напишу отдельно.
Сережа".

Обращает на себя внимание желание Серёжи быть "ближе к Богаевскому и Муратову".

Муратов Павел Павлович, эссеист, искусствовед, литературный и художественный критик, переводчик, публицист. С самого начала Первой мировой войны Муратов был призван на фронт. Первоначально служил на австрийском фронте. В 1915 переведен в Севастополь, в зенитную артиллерию заведовать воздушной обороной крепости. Комендантом Севастополя был его родной брат.

Елена Оттобальдовна Кириенко-Волошина писала Максимилиану Александровичу 4 (17) мая 1915 года о том, что Константин Фёдорович Богаевский заезжал в Коктебель на автомобиле по дороге в Севастополь (из Феодосии) вместе с братом Павла Муратова, Михаилом Павловичем, комендантом Севастополя.

Если учесть, что Павел Павлович Муратов как раз служил в зенитной артиллерии, о чём мечтал Серёжа Эфрон, а комендантом Севастополя был его родной брат, то Богаевскому вполне под силу был перевод Эфрона в Крым, а Волошин по просьбе Марины с Серёжей, обращался  к Богаевскому с этим вопросом. Вот строки из письма Максимилиана Александровича Богаевскому, причём датируется оно 12 августа 1917 года:

"Дорогой Константин Фёдорович, только что я получил от Марины письмо, в котором она просила меня постараться устроить Серёжу в тяжёлую или крепостную артиллерию, лучше всего в Севастополь. Я сейчас же написал об этом Н.А.Марксу, но мне пришло в голову, что ты быть может тоже  можешь чем-нибудь помочь в этом…".

Это машинописное письмо сейчас хранится в фондах Дома-музея М. А. Волошина (ДМВ. Инв. № А 17.552).

Никандр Александрович Маркс, историк, археолог, фольклорист, но кроме этого – генерал-лейтенант русской армии, с 1914 по 1917 год командовал Одесским военным округом. Волошин хорошо его знал – Маркс родился в Феодосии; недалеко от Коктебеля, в Отузах, прошло его детство. Но перевод Серёжи не удался. Оказалось, что возникли проблемы не в Крыму, а в Москве.

Сергей Эфрон писал по этому поводу Волошину:

"Милый Макс, спасибо нежное за горячее отношение к моему переводу в Крым… Но в Москве мне чинят препятствия и верно с переводом ничего не выйдет. Может быть, так и нужно. Я сейчас так болен Россией, так оскорблен за нее, что боюсь — Крым будет невыносим…" (Коктебельский архив М. Волошина).

Константин Фёдорович был демобилизован в 1918 году. После революции так и остался в своём родном городе, в Феодосии. В 1923 году работал над панно для Сельскохозяйственной Выставки в Москве. Обращался к теме индустриального строительства. В 1933 году получил звание заслуженного деятеля искусств РСФСР. В 1936—1939 годах ему довелось поработать в Тарусе.

Богаевский не только прекрасный художник, но и удивительный человек. Судьба сложилась так, что ему пришлось заботиться о своей старой матери, о Софье Антоновне Шмитт, её сёстрах, многочисленных тётках Жозефины Густавовны.

"У нас какой-то музей древностей, и я его хранитель", - невесело усмехался Константин Фёдорович.

Кроме этого, двое братьев жены погибли на войне, и Богаевский взял на воспитание их детей. Он сам копался в земле, выращивал овощи, сам ходил на рынок, довольствовался малым. В 1941 году он  оказался в оккупации, погиб 17 февраля 1943 года. Смерть настигла его внезапно – он попал под бомбёжку, впоследствии очевидцы рассказывали, что при звуке самолёта многие легли на землю, а он остался стоять. Но знавшие его хорошо не были удивлены этому факту. Е. П. Кривошапкина – Редлих говорила о том, что невозможно представить, чтобы он кинулся в грязь даже под угрозой смерти… Похоронен Константин Фёдорович в Феодосии на городском кладбище (старом).

Что касается Жозефины Густавовны, хочется процитировать одно из примечаний к "Воспоминаниям" А. И. Цветаевой, где как раз даётся краткое описание её судьбы после гибели мужа.  Во время наступления наших войск немцы стремительно покидали Феодосию.

"Они вывезли Жозефину Густавовну на самолете в Германию. После разгрома гитлеровской Германии она попала в зону репатриации союзников и попросила отправить ее в Италию (там жил младший брат Ж. Г., выехавший туда выехал ещё до 1914 года прим. автора). Но ее репатриировали, и 10 лет она отбыла в лагерях. Во время хрущевской оттепели была освобождена и реабилитирована. Затем она поселилась в Старом Крыму….".

Потом Николай Степанович Барсамов добился для нее однокомнатной квартиры в Феодосии (он был тогда депутатом Горсовета). Спустя некоторое время племянница увезла её в Москву, где она в 1969 году в возрасте 90 лет умерла.

Поэзия всегда сопровождала Богаевского. В юности он увлекался античными авторами. Знакомство с Волошиным стало для него очень важным событием   в жизни. Поэзия, поэты оказались совсем рядом, сделались важной частью его  жизни. На его книжных полках появились томики стихов Андрея Белого, Валерия Брюсова, Осипа Мандельштама. А самыми близкими были стихи Макса. Затем в жизнь вошли стихи Цветаевой. В стихах Волошина и Цветаевой Богаевский видел воплощение своих чувств, лаконичное и точное выражение своих переживаний.

А закончить хотелось бы стихотворением Марины Цветаевой, которое очень нравилось Константину Фёдоровичу Богаевскому:

"Благословляю ежедневный труд..."

Благословляю ежедневный труд,
Благословляю еженощный сон.
Господню милость и Господень суд,
Благой закон - и каменный закон.

И пыльный пурпур свой, где столько дыр,
И пыльный посох свой, где все лучи...
- Еще, Господь, благословляю мир
В чужом дому - и хлеб в чужой печи".